Читать книгу - "На круги своя. Повесть и рассказы - Александр Федорович Тебеньков"

Татьяна… ну, с ней-то как раз будет проще и безболезненней всего. Она сама давно и явно тяготится их совместной жизнью. Особенно стало заметно, как пошел в школу младший…

Игорешка с Сергеем… Совершенно идиотская практика, что дети всегда остаются с матерью. А с другой стороны – что сможет дать им он? За прошедшие-то годы он, отец, даже видел их урывками, пропадая с утра до вечера в своем КБ. А бесконечные командировки, а выезды на полигон, когда испытания затягиваются на недели, на месяцы!..

Как там принято писать в праздничных открытках и телеграммах: «успехов в труде и счастья в личной жизни»?.. Большое спасибо за добрые пожелания. Успехи в труде есть, как не быть, что зря скромничать. А вот насчет личной, так сказать, жизни… Со счастьем-то было все время как-то посложнее, понапряженней… Но зато сейчас – вот оно, здесь, живое и осязаемое! Неужели оно все-таки будет?

Ладно! Все вопросы – до возвращения. Татьяна – женщина умная и интеллигентная, должна понять, черт возьми!.. Итак, быстрее в Москву, закончить дела – и домой. Да поскорее. Нельзя больше терять ни одного дня. Мы и так слишком долго обкрадывали самих себя…

Дыхание Марины изменилось, и Алексей понял, что она проснулась.

– Привет, – шепнул он.

– Ой, я, кажется, уснула.

– Ага… И я тоже немного подремал. – Алексей повернулся к ней. – Отдай мою руку!

Марина села и потянулась.

– Хорошо-то как! Сла-адко!

– Да, милая, да! – Он помолчал, массируя руку. – А знаешь, я тебя больше никуда не отпущу. Вернее, отпущу – но очень и очень ненадолго.

– Что ты имеешь в виду?

– А то. Как там у вас, в Норильске, найдется мне работенка по специальности?

Марина повернулась к нему.

– Ах, вот оно что-о! – протянула она. – Охота к перемене мест?

– Нет, зачем же, – сказал Алексей и придвинулся к ней поближе. – Просто я вполне официально делаю тебе предложение.

– Какое предложение?

– Официальное. Предлагаю руку и сердце. Выйдешь за меня замуж и…

Марина коротко рассмеялась и, протянув руку, потрепала его за волосы. Потом взяла со стола сигареты и закурила.

– Так что скажешь?

– Включи торшер, а? – сказала она. – В темноте дыма не видно и сигарета получается какая-то невкусная.

Она сидела, подтянув колени к груди, и пристально рассматривала тлеющий кончик сигареты. Алексей смотрел на нее и ждал.

– Ты здорово обиделся, что я не согласилась пойти к Ольге? – неожиданно спросила Марина.

– Да как тебе сказать… Вообще-то, да. Но потом подумал, что у тебя на это есть свои основания, вот и все.

– Да, ты прав. Не люблю я эту… гоп-компанию. Может, это нелепо, глупо. Да, скорее всего, и нелепо, и глупо – по-бабьи нелогично. И все же – не люблю.

– Почему?

– Почему… Да потому, что они все какие-то… слишком уж сытые, благополучные. – Алексею послышалось в ее тоне презрение.

– Благополучные да сытые – разве это плохо? – удивился он. – Знаешь, на фоне всеобщей нищеты…

– Вот именно! Это-то и страшно… Ты не понял. Прежде всего – они сытые, то есть всем уже наевшиеся. Всем, понимаешь? А благополучные – в том смысле, что им больше ничего в жизни не надо. Нет, конечно, им хочется иметь больше, но только… как это по-вашему, по научному… Больше количественно, а не качественно. Жратвы – побольше и повкуснее, питья – покрепче и, опять же, побольше. Баб хочется – послаще, квартиру – пошикарней, в квартиру – тоже всего самого наимодернового. Они всем довольны, любые перемены им – как кол в глотку. У них свой собственный мирок. Они веселые, все из себя такие задорные… По субботам соберутся, «побалдеют» вдоволь, – губы ее презрительно-насмешливо скривились.

– Ты не преувеличиваешь? По-моему, они очень приличные все люди, – примирительно сказал Алексей. – Я очень рад был их видеть.

– Лешенька, святая ты простота! Сколько ты здесь не был – десять лет, пятнадцать?

– Да, около того. Даже больше.

– А люди имеют такую особенность – изменяться. Даже твои старые добрые знакомые и друзья. Только вот кто в одну, а кто и в другую сторону.

– Откуда ты знаешь? Сама говоришь, что с ними не контактируешь.

– Городок наш маленький, все всё про всех знают – не спрячешься. Я, Лешенька, почти каждый отпуск здесь бываю.

Алексей подумал, помолчал.

– Но, Мариша, ты же не будешь спорить, что каждому хочется жить завтра лучше, чем сегодня, хоть на чуть-чуть. А во-вторых, живут они… ну, чуть-чуть выше среднего. Зато веселиться умеют. Мне понравилось. Вполне прилично и пристойно.

– Пристойно, говоришь? А тебе надо, чтобы они перепились до поросячьего визга, жен своих друзей у тех на глазах в соседнюю комнату таскали? Или что-нибудь поневиннее: бутылочку на поцелуи крутить, или, скажем, скабрезные шарады загадывать?

– Ну, ты уж совсем…

– Подожди, не перебивай… Не-ет, чего-чего, а внешнего лоска у них предостаточно. Только ты им в души, внутрь загляни! За душой-то – пшик, ничего, пусто! Не считая, разумеется, машин, нечитанных книг, ковров да японских двухкассетников. Теперь вот по видеомагнитофонам сохнут… Да, кстати, только честно: подкатывались уже к тебе?

– В каком смысле?

– В самом простом. Достать, урвать, хапнуть… Через тебя. Дубленку там, резину для «Жигуля». Или «Жигуль» поменять с доплатой на «Волгу».

– Да ну, Мариша, чепуха какая! – Алексей уже был не рад такому повороту в разговоре. – Люди как люди. И вообще, у каждого, видимо, есть свои слабости.

Смущаясь, он не знал, что и как противопоставить ее словам. Одно он знал твердо – ни за что на свете он не скажет ей, что уже взял два заказа на облепиховое масло, один заказ на японские кассеты для магнитофона, заказ на сурочьи шкурки, а Юра, хвалясь поутру своими новыми «Жигулями», завел разговор о кожаных пиджаках. «Понимаешь, Лёха, у меня пятьдесят второй размер, четвертый рост – почти как у тебя. А ты, старик, по всей стране мотаешься, тебе с этим делом проще…»

– И что, – осторожно спросил Алексей, – по-твоему, в этой компании все такие?

– Все – не все, этого я не говорила. Да это и не так уж важно, важен ее дух. Заправляют там всеми делами именно они. Юрочка твой, например… еще трое-четверо. Такая, знаешь, крепкая, сплоченная, прямо-таки железобетонная кучка.

– Н-ну, не знаю, не знаю. Тебе видней. Возражать трудно, почти двадцать лет, как-никак… Срок, действительно, большой.

– Ольгу жалко, – будто не слыша его, сказала Марина. Она раздавила в пепельнице наполовину выкуренную сигарету и сидела, по-прежнему обняв колени. – Пропадет ведь. Если уже не пропала.

– Мариша!

– Затянет ее это болото. Сделают из нее то же, что и из меня пытались… некоторые.

– Мариша!

– Оставь, Леша, не надо! Ты извини, не хотела об этом говорить, тем более с тобой. А если честно: кому я могу это высказать, если не тебе?

– Спасибо.

– Славный ты, Лешенька, очень славный. Добрый, хороший, ласковый. Какой-то даже не от мира сего… А у меня, Лешенька, душа пустая. Понимаешь – душа! Что могу – не хочу, а что хочу – не могу. Видно, много чего не так делала в свое время. Не тем богам молилась, не в те окошки заглядывала, не к той мечте душой тянулась. Вот и опустошилась она… И вдруг – ты, Лешенька! Как подарок, как солнышко ясное среди ненастья. А потом снова будут тучи. Снова…

Она прикрыла глаза руками и покачала головой.

Алексей осторожно погладил ее по плечу.

– Не надо, милый, не надо. Побудь немного один, ладно? Сейчас все пройдет, сейчас…

Алексей лежал, курил, стряхивая пепел в пепельницу, поставленную на грудь поверх простыни, и думал, что весь последний десяток лет не приходилось на его долю столько впечатлений и эмоции, сколько за одни эти сутки.

«Вот, даже курить снова начал, – усмехнулся он про себя. – Теперь заново придется отвыкать, снова иголки с гипнозом… Хотя иногда, признаться, сигарета выручает. Вот как сейчас. Говорить что-то утешительное – а что, собственно, скажешь? Не зная всех обстоятельств, утешая, можно ненароком так оскорбить, обидеть… Но сосредоточенно куришь и – пожалуйста! – все видят, что человек занят, что человек думу думает, может, мировые